Марія Панайтакі Maria Panaytaki

В колхозе давали кукурузу сапать, подсолнух сапать. Я застала хлопок, если помните. <...>. К нам хлопок пришел позже, чем в других странах. В Узбекистане, Таджикистане, Кыргызстане — там было раньше. А нам хлопок пришел позже. Нам хлопок пришел где-то в 1956–1957-м, когда я заканчивала школу. <...>. Сеяли хлопок. Тоже имели участки, мама, они сапали потом, когда она цвела. Потом мы ходили убирать, собирать, маме помогать. Приходила со школы, там кушала — не кушала, фартук возьму с собой, и прямо в поле, маме помогали хлопок убирать. Кто больше уберет, тому и столько будут платить. А в то время были трудодни. Не было никакой зарплаты, никакой, трудодни были. А на трудодни давали подсолнух, то есть масло, можно и картошку, зерно чуть-чуть. Денег не было. Потом уже, когда у меня выросла сестра, потом братья, братья все учились. Братья все имели свои школы, братья учились. А мы с сестрой не учились. Сестра только, ну, вторая сестра, училась на три месяца. Продавцы тогда были, помню, мне кажется, продавцы. На три месяца, больше нет. А наши мальчики учились.

Мы в семье разговаривали на гагаузском, на своем языке народном. Иногда и русский, потому что у нас соседи были русские. Болгары жили там, и они нам подсказывали, и мы как-то так, уже когда я выросла, я уже научилась. Потом колхоз объединяли с Огородным, тоже болгары были, работали вместе, тоже научилась болгарский язык. Я хорошо понимаю болгарский язык. А мы в селе занимались, разговаривали только на гагаузском языке. Мать с отцом, я вам скажу правду, когда они начали ругаться, ссориться, сейчас же переходили на румынский язык. Потому что мы не понимали, а так если на гагаузском языке — значит, мы понимали. А [якщо] нам не надо было понимать эти слова, они сейчас разговаривали по-румынски. Они учили, закончили школу румынского языка. Они ходили, там у них три класса, четыре класса при румынах в то время они заканчивали. Потом пришло время, один год приезжали учителя из других [регіонів], ну, откуда они приезжали, наверное, их тоже посылали. И учили наших родителей. По улицам проходили, так, тетрадь заводили, писали «А, Б, В», чтобы она умела писать. Потом «один, два, три, четыре» тоже она умела писать, <...>, ну немножко на русском. И что ты думаешь, мы что делали? Мы вместо матери писали. Или я напишу, или сестра напишет, вот эти вот. А тот учитель, который проверял, ну, он, конечно, понимал, потому что мама не так писала, а я писала так. Ну, они обучали их немножко. Ну, это было год. Больше нет, только один год так было.

В 11 часов должен парень встать. Все как положено. Он должен прощаться со своими родителями. <...>. Невеста то же самое тоже делает. В 11 часов идут, берут опять крестного, идут прямо к девочке. Девочки уже ставят там фату. Все снимают. Если есть венчание, будет венчаться. Если нет венчания, значит, остается. Роспись была. Роспись делали здесь, в селе. Венчание иногда не получалось. Все расходятся. <...>. Прошло время, где-то часиков три-четыре, — надо пойти забрать невесту. <...>. Там же приданое снимают. Там деверка с ним занимается. Идут по улице. Кто снимает вино, подает им по улице. <...>. Под утро уже все — снимают эту фату, завязывают фартук невесте. Дают метелку ей в руку и дают ей совочек в руки: «Все, иди работай, метай, что хочешь, твоя невеста уже кончилась. Твоя работа уже подметать, работать, убирать». Потом на следующий день, в понедельник, уже «водка». У девочки «водка», и у мальчика «водка». <...>. Парень наливает водку, невеста дает всем по стакану. И руку целует сразу. А когда она целует руки, сразу тот человек, который берет стакан с водкой, он должен обязательно поставить вот тут деньги, рубли. Два, три — это его проблемы. Все. <...>. До свадьбы, когда парень решается уже жениться, посылает из дома кого-то. Там двоих. Если есть у него сестра, если у него есть брат — идут к девочке. Так. Разрешение: «Будете нам давать девочку, не будете нам давать…?» Ну, иногда некоторые не разрешают. Не хотят — «мы не дадим дочку», «не знаем». Приходят обратно. Парень снова посылает. Давай снова, еще раз. Пусть и до трех раз доходило. Иногда по одному разу, иногда по два, иногда и по три доходило. Если не давали — тогда уже все, крали невесту. Жених крал невесту. Все. Больше уже куда им деться. <...>. Потому что надо их простить. Некоторые родители прощали сразу. А некоторые родители доводилось и до года. До трех месяцев. До шесть месяцев.

Я уже, до этого времени, я немножко помогала, кушать готовила. Была поваркой в селе, готовила кушать. На поминках, на свадьбах, на других мероприятиях я готовила. Меня вызывали, меня предлагали, меня нанимали, платили, я готовила кушать. — Это уже когда вы на пенсии были, да? — Не, до пенсии, после пенсии, да. Потом на похоронах то же самое, там тоже вызывали, даже назвали меня, <...>, похоронная тамада. Как на свадьбе называется «свадебная тамада», а меня называют «похоронная тамада». Это девочки тоже придумали. <...>. Культурные обряды вот эти такие… Ну, бывало, я ходила. Когда меня приглашали, я ходила. И на пенсии, и после пенсии, вот так. А сейчас уже никуда не могу, уже ничего не могу делать, <...>. Если так спрашивают, подсказываю. Говорю: «Учитесь, это так делается». «Учитесь, – говорю, – потому что мы уже уходим, остаетесь вы, молодежь». Но они, молодежь, тоже уже делают, они тоже учатся. Они поэтому все знают больше, чем мы. Когда в то время наше, когда было и так, и обряды, мы готовили так. Сейчас они по-другому готовят. Это уже все, наши поколения уже никуда. Мы уходим уже. Вот с этой культуры мы уже уходим.