Наталія Тітомир Natalia Titomyr

У нас почему-то в нашем мышлении какой-то стереотип, который пока мы еще не можем побороть. Отношение к животным, особенно к бездомным — это как тема какая-то… как к мусору всегда отношение. Для меня это загадка — почему так происходит. Например, это можно проследить везде. Начиная от первых мэров, с которыми мы беседовали и которые как будто бы делали пол шага навстречу, они нам всегда предлагали место на свалке. Для меня это загадка. В нашем мышлении, особенно на востоке Украины, бездомные животные — это как непотреб, это просто мусор, непотреб. Никто не видит в этом не то чтобы живых существ, которые страдают, имеют такие же эмоции, которые могут быть друзьями, которые на самом деле источники любви. Нет. В этом видят паразитов каких-то, я не знаю, тараканов дома. Им помогать не то что не модно, это какая-то тема — «фи», вот как-то так. Самое лучшее, что нам говорили, еще с тех времен, не буду сейчас называть предприятия, это было еще в самом начале, когда мы с этого начали, когда я разослала всем письма такого содержания: что мы хотим снизить численность бездомных животных, но финансирования у нас нет. На вашем предприятии, мы также знаем, есть эта проблема, поэтому мы вам предлагаем объединить наши усилия, и вот, например, ваш посильный взнос, как ты правильно сказала, такой-то в месяц, очень бы помог для решения данной проблемы. Но, например, первый ответ, который мне пришел от директора, вернее, начальник безопасности этого предприятия написал мне ответ, завод некий, он мне написал: «Предоставьте документы, шо вы имеете право вообще существовать, шо вы, хто вы вообще, хто вы такая и хто такой этот ваш БФ “Друг”. Предоставьте все документы». То есть они даже не услышали проблемы, надо вместе решать, это не было услышано. Понятно, с тех пор прошла уже какая-то эволюция, теперь уже чуть лучше слышат. Но сейчас по-прежнему слышат как что-то назойливое такое — «ну вот, опять со своими собаками». Но это уже некая эволюция. Но когда мы придем уже к тому, что да, давайте вместе наконец-то нормально решим эту проблему, вот тогда мы ее быстро решим.

Может быть, как катиться по накатанной… Но было ощущение, что некие процессы, большие такие, они идут как будто бы сами по себе. И эти процессы, я что имею в виду, это все твои жизненные потребности — они в принципе вот в этих процессах уже учтены. И каким-то образом все будет происходить само собой. А твоя задача — ты на своей маленькой полочке, — твоя задача — просто наиболее комфортным образом приспособиться к этим огромным махиндрам, которые совершенно без своего участия крутятся сами по себе. Потому что, во-первых, у тебя нет никакой возможности повлиять на эти махиндры, казалось тогда. Ты такой вот маленький, а эти махиндры — они просто колоссальные, огромные и колоссальные. Поэтому твоя задача действительно — максимально комфортно найти на этой своей полочке свое положение, для того чтобы продолжать свою жизнь. Поэтому вот это все, что происходило, типа путча — оно было просто какой-то диковинкой, которая, опять же, не имеет непосредственного отношения к твоей жизни. Но, с другой стороны, я очень хорошо помню, когда пришли эти первые времена и первые настоящие изменения, когда пошла инфляция — вот это я очень хорошо помню. Тогда я была уже студенткой, не зарабатывала еще сама, только родители зарабатывали, я помню вот это странное ощущение абсолютной невесомости, в которой оказались все, вот эта невесомость. Когда огромная инфляция, когда твоя зарплата вдруг из чего-то весомого превращается просто в ничто. Когда, например, опять надобность купить сапоги осенние — она превращается в огромную, колоссальную проблему, потому что зарплата получена вчера, а сегодня ты идешь на рынок, а там цены уже в два раза выше, чем они были вчера. И вот эта неуверенность во всем плюс вот эти веерные отключения электроэнергии, когда начали рушиться вот эти все привычные механизмы, а у родителей не было другой модели поведения, кроме той, в которой они жили и работали всю свою жизнь. До этого они знали, как зарабатывать, как сделать так, чтобы дома всегда было тепло, комфортно, чисто, уютно и чтобы были еда и все остальное. Они всегда знали это, всю свою жизнь. А тут вдруг в, скажем так, не очень молодом возрасте они оказались в положении, когда им надо заново учиться этому всему, а они не знают ничего. Обмаль информации везде. Поэтому это ощущение нестабильности и этой невесомости я тоже очень хорошо помню.

Нет, точно так же всё было в прострации, потому что было непонятно… Особенно в [19]90-е, когда, допустим, до этого родители хотя бы понимали, какая из работ может быть предпочтительнее, потому что там у тебя были более-менее понятные рамки: вот такая-то работа, такая-то зарплата, какие-то у тебя будут бонусы. А в [19]90-х уже как бы так все пошатнулось и даже у родителей не было четкого понимания, что нужно делать, чтобы потом как-то свою жизнь устроить нормально. Поэтому был короткий период, когда было непонятно, кем я хочу быть, но потом, когда появился вот этот первый коммерческий вуз и родители про него узнали, как раз они стали теми людьми, которые сказали мне, что «давай!». Мы впервые тогда услышали эти слова: маркетинг, менеджмент. Тогда они тоже звучали очень, никто не понимал, что это такое, это просто было так очень, невероятно красиво звучало. Но когда родители больше прочитали про программу этого института, они сказали, что «давай!». Он был платный, он стоил сумасшедших денег на тот момент. Но родители сказали: «У нас есть на книжке сбережения, мы готовы вложиться в тебя, в хорошее образование». И они отправили меня туда. И тогда я уже поняла, что… особенно, когда я поняла вообще, что такое маркетинг и когда это стало интересно, тогда я сказала: «Да, блин, маркетинг — это интересно, я хотела бы стать маркетологом».

Относительно был дружный класс. Одно время у нас была такая штука, как деление на кланы. Это было очень неприятно, и даже родители пытались в это вмешаться. Ничего у них не получилось, естественно. Потом, когда мы уже подросли и стали немножко больше, кланы ушли, мы стали чуть более сплоченными, но прям сильно дружными нельзя нас назвать. — Что такое кланы? Какие, по чем они классифицировались у вас? — Просто, чтоб фамилии не называть, это были, допустим, две персоны. Это был важный вопрос: ты за персону номер один или ты за персону номер два. От этого зависело разделение внутри класса по общению. — А эти два человека были детьми каких-то известных в городе людей? — Нет-нет-нет, я даже не знаю, по какой причине, но сейчас это можно, наверное, как-то проанализировать и добраться до этого. Просто как-то так сложилось. Хотя нет, одна из персон — у нее родители работали, мама работала в ОРСе. А ОРС в советские времена — это было ого-го, это были такие цари. — Что такое ОРС? — Отдел рабочего снабжения. Звучит смешно, но орсовские женщины — это были те самые дамы. Они все были с такими ярко-белыми волосами, с таким огромным начесом. У них была такая корпоративная мода, не мода. Но их всегда можно было узнать по внешнему виду. По вот этим вот высоким начесанным белым волосам, таким ярко-белым, таким выбеленным, мочалистым таким, они были все довольно плотные — потому что они имели доступ к тем вещам, к которым обычные люди не имели доступ. — Ты про продукты сейчас? — Да, это еда. Вот у них как раз все дефицитное, начиная от сгущенки и заканчивая икрой, колбасой — это у них было всегда. Майонез. Им не нужно было стоять в очередях, у них это было всегда в любой момент. И заканчивая какими-то другими еще, абсолютно дефицитными вещами, про которые мы только знали, что они бывают. Так вот ее мама работала в ОРСе. Не знаю, стало ли именно это причиной, что она была персоной номер один, или еще что-то, но вот как-то так сложилось.